вторник, 27 октября 2015 г.

В дни разрушения Советского Союза лишь очень наивные его ненавистники могли надеяться на скорое уподобление нашей шестой части суши благообразному и изобильному Западу. Таковых идейных было не столь уж много: народ в целом к советской власти притерпелся за 70 лет и хотел, разве что, бытовых улучшений. Да и тех не чтоб очень, просто в последние годы развитого социализма слишком явно наблюдался обратный процесс. А когда уже водку пришлось добывать с боем по талонам, народ в самом справедливом общественном строе окончательно разочаровался и на трезвую голову защищать его не пошёл.
Правда, когда народу сообщили, что отменяется не только путь к коммунизму, но и одна на всех большая страна, он, народ, не сразу знал, что подумать.
С одной стороны, народу говорили, что это хорошо, и многие верили, потому что байка "мы кормим всю страну" была безосновательно популярна даже в тех областях, куда мудрая плановая экономика привозила издалека почти готовые трактора для прикручивания к ним последней гайки. Отделившись от соседей, стало быть, население готовилось завалиться ништяками собственного производства по самые уши. Другие, не нашедшие водки в посылках гуманитарки, услышали из телевизора про возвращение к своим национальным корням и увлеклись идеей собственного врождённого, но прежде скрываемого коммунистами, благородства. Большинство, всё же, смутно подозревало, что "что-то пошло не так", но не особо волновалось, потому что терять советскому гегемону при любых переменах было почти нечего.
Четырнадцать из пятнадцати республик, фактически бывшие колониями русско-советской империи, естественным образом обратились к идее построения национальных государств. По-прежнему многонациональной России пришлось удовлетвориться идеей строительства капитализма. Препятствия в обоих случаях обнаружились довольно скоро.
Капитализм население СССР видело в зарубежных фильмах и из анекдотов знало, что его загнивание пахнет "Шанелью". Но в подавляющем большинстве не догадывалось, что при капитализме могут перестать привозить, теперь уже из соседнего государства, трактора для прикручивания важной местной гайки. Или, хуже того, что аванс и получка не зарождаются в государственном банке, откуда их должны привезти на предприятие пятого и двадцатого. А горы никем не востребованного добытого угля и наштампованных кастрюль на складах в сознании пролетариата никак не связывались с понятием "зарплата". Они ничего такого не знали про капитализм, даже от покойных бабушек-стахановок не слышали.
Эффект "выученной беспомощности" создавался в четырёх поколениях: это почти селекция. Индивидуум, укоренившийся в убеждении, что ответственным за его жизнь является только и исключительно государство, которое даёт и оплачивает работу, а потом назначает пенсию, переучиванию не подлежит. Человеку с таким "наследственным анамнезом" после 30-ти лет невозможно объяснить, что пенсию он может и должен заработать себе сам, что за цены в магазинах не отвечает областное начальство - он просто не поймёт логики. От реформ он ждет снижения тарифов на свет и газ. Обращаться с банковскими кредитами не научится до конца жизни. Такой контингент хочет даже не социального государства - он требует абсолютного патернализма, а всё остальное искренне считает обманом и издевательством.
Люди с "выученной беспомощностью" - идеальные крепостные: они безынициативны и нетребовательны. Они терпеливы к любым причудам правителя, способного обеспечивать им хотя бы скудный прожиточный минимум. Но если из таковых состоит 75% электората демократического государства (примерно столько их было в СССР на момент распада), то переход от патернализма к рыночному капитализму в нём даже не под вопросом - он невозможен. Несамостоятельные всегда выбирают пайку, а не свободу, потому что иначе просто не выживут.
На беду, экономика распадавшейся страны была нежизнеспособным уродцем, существовавшим на аппаратах "искусственного дыхания и кровообращения". Единственный работодатель, заказчик и он же поставщик (то есть, государство) интересовался результатом только в области балета и ракет - ради внешней презентации себя. Производимые в нём потребительские товары сгодились бы на случай атомной войны, но не для жизни при капитализме. С исчезновением смысла шить и паять никому не нужное ликвидировались занятые этим рабочие места. Ударные хлопководы Узбекистана остались без сбыта. Латыши перестали нуждаться в комплектующих для неказистого микроавтобуса. Вообще, чтобы что-то нужное продать и купить, значительную часть унаследованного от Советов "народного богатства" следовало безжалостно сломать и расчистить место под новое строительство. Но масштаб предстоящего слома никем не был заранее оценён, а похоронить надежды на светлое будущее он был способен не только в наивных пролетарских душах, но и в искушённых мозгах доцентов с кандидатами. Последние могли относительно утешиться пониманием истоков проблем и поискать себе работу в дальних странах. Пролетариям же оставалось лишь скрипя зубами прийти к выводу, что парторг таки насчёт капитализма был прав. Намаявшись, они честно и со слезой в голосе принялись рассказывать своим обездоленным детям, как хорошо и безмятежно им жилось в прекрасной стране, разрушенной проклятыми империалистами.
Сторонников идеи независимости национальных государств подстерегали иные разочарования, отчасти очевидные и предсказуемые, отчасти глубоко латентные.
Народу, приученному к умозрительной идее справедливости как высшей ценности, невдомёк, что представления о ней у каждого свои, обычно с соседскими не совпадающие. Но это ещё пол беды. Куда хуже, когда с аршином судят о "тёплом" и "зелёном", нисколько не сомневаясь в истинности оценок. По поводу новых межгосударственных границ как-то само собой вышло, что укрупнённые сталинским карандашом бывшие республики оказались ими вполне довольны, а население бывшей имперской метрополии, напротив, едва не впало в отчаяние от "несправедливости". О том, что справедливых границ не бывает, как не бывает деревянного железа или обязательной любви, одни легкомысленно не задумывались, а другие упёрто знать не хотели.
Ареал "зарождения" титульной нации ни в одной стране не равен всей территории и не всегда с ней совпадает. Он даже не может быть чётко очерчен - история на этот счёт всех вводит в разнообразные заблуждения. А континентальная империя - это вообще лоскутное одеяло. Как его ни дели границами - если уж совсем не впадать в крайности объявления независимыми государствами отдельных деревень - в любом новом государственном образовании территориальная этническая пестрота сохранится. Великие эксперименты советского периода пестроту усугубили: население сознательно тасовали в целях гомогенизации, создавая "советского человека", репрессировали и депортировали целые народы, разбавляли переселенцами прежде монокультурные территории национальных окраин. Советский Союз потому и был величайшей геополитической катастрофой двадцатого века, что семьдесят лет целенаправленно создавал фатальные проблемы, закладывая динамит под будущее: выправить некоторые его последствия невозможно, другие требуют длительного, осторожного и весьма болезненного лечения. Оказалось, что мало уцелеть при советском режиме, дождавшись его конца - выжить после него едва ли проще, а о возвращении к досоветскому состоянию не может быть и речи.
При распаде Союза Россия как бы ментально "отпускала" национальные окраины на волю. Но в сознании имперской метрополии этим вольноотпущенным "по справедливости" принадлежало только их исконное, а всё общее воспринималось как "своё". Если территории спорные, то они - "не ваши", а "наши". (Мысль о том, что исконно своей территории, что была до завоеваний, тоже - с гулькин нос, народу метрополии в головы сама не приходит.) Если население русскоязычное - завезённое или русифицированное - оно тоже "наше". Нет, РФ вовсе не собиралась брать на себя юридическую или моральную ответственность за это "русскокультурное" и русскоориентированное" население, внезапно оказавшееся за пределами страны, которую считало своей родиной. Зато она с удовольствием посчитала их своим "зарубежным активом". Не знаю, чего в таком подходе больше - имперского комплекса или того же выученного инфантилизма.
При этом, в составе постсоветской РФ осталось большинство малых национальных автономий, не имевших статуса союзных республик и часто - внешних границ, что естественно ослабляло их сепаратистские настроения, но России не оставляло никаких шансов мыслить себя национальным государством.
Бывшие колонии, получив независимость, напротив, охотно впали в иной соблазн: поскольку одной из движущих сил их суверенизации выступал национализм, они не только образовывались как государства унитарные, но и мыслили себя моноэтническими, к чему оснований было мало, а то и не было вовсе.
Проблему было проще заметить, а значит, начать хоть как-то решать, в государствах небольших, прежде этнически однородных - как Прибалтийские республики, советский опыт "обучения беспомощности" которых, к тому же, был значительно короче. А огромную "унитарную" Украину не смущал даже совершенно чужеродный и объявленный автономией Крым, в который тогда только начало самостоятельно возвращаться коренное население. Что тут говорить о фактическом территориальном разделении по языку: сказано, что всё - "одинаковые" украинцы, и всё тут. Что по этому поводу думают пролетарии востока, одесситы или крымтатары - даже вопроса не возникало. До поры. Потому что без вовремя и правильно поставленных вопросов сами собой однажды находятся очень неприятные ответы. Динамит, заложенный "мудрой сталинской национальной политикой" взрывается. Было время и возможность разминировать - не было желания омрачать неожиданно сбывшуюся мечту о национальном суверенитете.
Если вы хотите определить человека общей с вами культуры, предложите ему продолжить, например, строчку: "Пилите, Шура, пилите..." Киевлянин ответит наверняка. Выпускник Ташкентского университета тоже. Нынешний житель Чечни или московский гопник - вряд ли.Одна из причин наших постсоветских неудач в том, что границы разделили тех, кто знает ответ.
В общей массе беспомощного и дезориентированного советского народа людей "сознательного европейского выбора" было мало. И доля их уменьшалась с запада на восток.
Даже если считать, что сегодня в РФ осталось всего десять процентов людей, сознание которых не отключается инъекциями Останкинской иглы, то это всё равно - 10 миллионов взрослых и ответственных личностей. Десять миллионов! Идеальное население для небольшой европейской страны. Может, именно столько сейчас не хватает Украине для прорыва. Но в России на каждого из них - по девять хирургов с бессмысленной ватой. Приход Путина определило не только “ресурсное проклятье”, но и вот этот массив нравственно и умственно инертного плебса, который европейски-ориентированным процентам не удалось сдвинуть с места. В Среднеазиатских республиках "патерналистский обоз" оказался ещё тяжелее.
В том "московском крике" 91-го, призывавшем украинцев не отделяться, было, конечно, неизжитое имперство "старшего брата", но не только. Смотря, кто кричал. Некоторые - я это точно знаю - смутно и тревожно почувствовали, что разделившись, мы не справимся. С общими проблемами, не имевшими хороших решений. С неизбежным ресентиментом на фоне массового ухудшения и усложнения условий жизни. С тёмным прошлым, в котором палачи и жертвы не делятся по национальности. И с ложью, желающей их непременно по этому признаку разделить в национальных интересах.
В истории никогда не устанавливается "статус кво". История - не результат, а процесс. В нём всегда сосуществуют противоположные тенденции, поочерёдно сменяясь в тренде. Конфликты гаснут и снова обостряются. Государства дробятся и соединяются в новые союзы. Ничто не повторяется буквально, и всё повторяется в новых условиях.
Национальная идентичность прекрасна неповторимой яркостью своих красок. Интернациональная общность - разнообразием и новизной пересечения культур. Советскому интернационализму, опошленному официозом, обычно ставят в вину его фальшивость. Упрёк справедливый - мы помним, что фактически "пролетарским интернационализмом" называли принудительную русификацию. Притом - выхолощенную, лишённую культурного содержания. Мы помним, насколько тот декларируемый интернационализм был лицемерным, всего лишь прикрывающим махровую бытовую ксенофобию.
Надежда Мандельштам в воспоминаниях писала, что когда лицемерие и фальшь, эти великие пороки прошлого, были разоблачены и отринуты, результат разоблачений оказался неожиданным: порядочные люди вывелись. Всё доброе в людях нужно культивировать, а это делают, когда есть спрос.

Комментариев нет:

Отправить комментарий

Примечание. Отправлять комментарии могут только участники этого блога.