А. ВЕНЕДИКТОВ: 18 часов и 8 минут в Москве, у микрофона Алексей Венедиктов. Наталия Басовская еще находится в отпуске, мы, к сожалению, пропускаем и этот цикл. Но я думаю, что уже со следующей недели или через неделю мы уже вернемся к программе «Все так» и со мной, а если меня не будет, с Сергеем Бунтманом. Наталия Ивановна начнет рисовать живописно портреты лидеров зарубежных стран в их исторической ретроспективе, от Древнего Египта и древней Индии до начала 20-го века – такие у нас рамки к программе «Все так».
Поэтому я сегодня решил ответить на ваши многочисленные вопросы, касающиеся политики. Я понимаю, что мне не соперничать с Юлией Латыниной, которая придет за мной, но, тем не менее, не буду кокетничать, у меня есть своя точка зрения. Напомню вам, что у нас с вами для связи существует смс +7-985-970-45-45, не забывайте подписываться. Также аккаунт @vyzvon, через Твиттер вы можете – я вижу, уже идут вопросы – также, через интернет тоже идут вопросы, но, опять-таки, подписывайтесь, пожалуйста.
Было бы логично, наверное, начать с Украины, и я буду говорить про Украину. Я просмотрел все вопросы, которые пришли к этому времени ко мне на сайт. Я остановлюсь сначала, пока вы присылаете свои смски, на истории, связанной с Шереметьево. Меня это зацепило и задело. Я имею в виду гибель молодого человека, который летел после свадебного путешествия из Барселоны в Челябинск, и которому стало плохо в самолете, и которому не помогли в Шереметьево. И я решил этим все-таки побольше позаниматься, тем более что, собственно, эта история, она впервые, если говорить о серьезных медиа, возникла у нас на волнах, возникла у нас на сайте, и мы продолжаем и будем продолжать следить за ней внимательно, и не только в эфире, не только на сайте. Я при случае говорю с разными людьми в медицинской сфере, я имею в виду, административно-медицинской сфере, которые занимаются расследованием этого чудовищного случая.
Я могу сказать, что меня зацепило, и думаю, что это зацепило многих. Дело в том, что каждый из нас может оказаться в такой ситуации. Дело в том, что каждый из наших близких может оказаться в такой ситуации. И надо понять, что не сработало, где был сбой, был ли это сбой системы или это был сбой отдельных людей. Если это сбой системы, систему надо проверять и выправлять. Если отдельных людей, врачей в первую очередь, но не только врачей – их надо увольнять, как минимум. И поэтому, собственно, мы этим вопросом занимаемся. Это касается, повторяю, всех нас, 143 миллионов. Это касается и тех, кто передвигается на самолетах, и тех, кто ездит поездами. Я, конечно, в данном случае абсолютно солидарен с вице-премьером Ольгой Голодец, которая у нас в эфире сказала, что будет осуществлена проверка именно транспортных узлов, где люди как бы проезжают, где они не рядом с домом, где они не стационарно в отпуске, предположим, или в командировке, где существует стационарно… а вот именно в транспортных узлах. Потому что история, которая случилась, оставляет очень много белых пятен. И я бы сказал так: одно пятно, оно временное; другое пятно, оно географическое; и третье пятно, оно техническое.
Если говорить о географическом пятне, то надо сказать, что совершенно непонятно, почему таким образом, так странно из аэропорта Шереметьево врачи аэропорта Шереметьево вызвали Скорую помощь. Это вопросы, на которые нет ответов. Во-первых, они позвонили не на короткий номер 911, или 03, или 103, они позвонили по городскому – внимание – по городскому телефону в центральную диспетчерскую Москвы. И если учесть, что аэропорт Шереметьево приписан, и мы это уже проверили, приписан к Московской области, к медицине Московской области, то если бы они позвонили 03, или 103, или 911, там. в зависимости, их бы перевели на ближайшую подстанцию, диспетчер их перевел на ближайшую подстанцию Химки Лобня. Ехать пять минут от старта, пять минут от подстанции, мы проверяли. В результате, позвонив по городскому номеру в Москву, конечно, Москва отправила Скорую помощь с одной из ближайших подстанций, 24-й, и с момента звонка до ворот, вот до ворот, прошло 24 минуты, когда доехала скорая. Это было утро, когда нужно было развязку, это же кольцо, это же МКАД с Ленинградки. Тем не менее, что случилось? Это первый вопрос. Вы не знаете, куда звонить? Нет инструкции, куда звонить? Врачи не знают про 03, про 911, про 103, ну, условно? Как это может быть? Это географическая история. И, таким образом, было потеряно порядка 20 минут, которые могли бы быть решающими. Это географическая история. Я хочу знать, почему так. Предположим, растерялись. Врачи растерялись, не знают, куда звонить, либо туда, либо туда.
Вторая история временная. Дело в том, что от момента посадки самолета до звонка в Скорую вот эту московскую прошло 35 минут. Вот он 35 минут уже стоял на земле. И там есть объяснение, почему, когда пилоты сообщили, что нужна медицинская помощь… а пилоты – иностранцы, это испанский рейс был. Ну, оказывается, есть специальные слова у международных пилотов: «Mayday», если мне не изменяет память, или «pan-pan». Есть такие международные выражения – значит, нужна срочная медицинская помощь. Здесь могли не понять и решить обойтись этим. И, тем не мене, и, тем не менее, значит, вот Скорая, которая приехала московская, она еще 17 минут стояла у ворот – внимание – 17 минут у ворот, не могла въехать. Это правильно, потому что охрана не должна пускать автомобили на поле, если нет определенной команды. Мало ли там террористы захватили, да? Ну, грубо говоря. Мало ли какие люди. Но почему, когда не был вызван и когда пошла Скорая, за эти 25 минут, за 42, охране не было сказано, чтобы она пропустила Скорую? Это же сообщается, это же протоколы есть. Это вторая история, временная.
Таким образом, Скорая, вот эта московская реанимация, доехала до больного, до уже умирающего парня, от момента звонка – внимание – от момента звонка, с учетом 17-минутного стояния, за 41 минуту, за 45 минут. А от момента посадки самолета – час 15. Ну, как такое? Ну, что такое здесь? Ну, что здесь такого случилось? Не предупредили.
Более того, должен вам сказать, что сейчас поступают сведения о том, что просто больного и его молодую жену не выпускали из самолета, потому что это международный рейс и нужно было пройти таможенные – внимание – и пограничные формальности. Вот это надо проверить. У меня сейчас есть инсайд, что там возражали таможенники и пограничники, чтобы выпускали, вывозили из самолета, выгружали, там, сопровождающий врач, вот эти люди, которые спасали этого парня в полете, они все прилетели из-за границы, они все летели из Барселоны, они должны были пройти вот эту историю. Мне кажется, что и на этот вопрос нужен ответ, здесь пока ответа нет.
Следующий момент, технический, о котором я говорил и на который должен быть дан ответ. Все свидетельствуют, что вот этот самый дефибриллятор, аппарат для того, чтобы сердце работало, он был со сдохшими батарейками. Этот тот дефибриллятор, который был принесен врачами аэропорта, когда они поднялись на борт. И они, врачи, просили у пассажиров батарейки, искали батарейки, для того чтобы зарядить этот дефибриллятор. Потому что он лежит, конечно, там разряжается. Но вот это просто за рамками добра и зла.
То есть, они вошли в самолет с неработающим прибором. И когда аэропорт Шереметьево говорит, что они вошли с исправным прибором… а никто не говорит, что он был неисправен, все говорят о том, что он был неработающий и они реально искали батарейки. Вот еще одна история. Я понимаю, что все это трагедия, совпадения, случайности, но, знаете, ведь подвиг там, где нарушение инструкции, грубо говоря, происходит. Если нет нарушения инструкции, подвиг не нужен. И здесь ответ, это действительно так, ну, пассажиры самолета свидетельствуют, что это так.
Ну, я уж не буду касаться каких-то медицинских мелочей: мягкие носилки, твердые носилки – это пусть разбираются медики. Но я хочу сказать, что когда представители Шереметьево говорят, что Росздравнадзор не нашел никаких нарушений, я, конечно, скажу вам честно, я вчера вечером совершенно ошалел от этого. Вот у меня вопросы, на эти вопросы нет ответов. Я попытался соединиться с руководителем Росздравнадзора – он, к сожалению, в командировке. О нем очень хорошо отзываются люди, которые его знают. Он врач, он реально врач, он много работал и в Москве, и московские врачи о нем хорошо отзываются. И я, конечно, соединюсь с ним в понедельник, хочу понять, кто там какую честь мундира защищает.
И, во всяком случае, на все эти вопросы, и еще есть вопросы, я целый блог сегодня на это написал, по этому поводу, и мне даже начали писать: почему ты не пишешь про Украину? Да потому что про Украину я еще скажу, у нас весь сайт забит про Украину. А вот история с этим Шереметьево… Это же врачи, это же наши соседи, это же люди, с которыми мы ходим в булочную, с которыми мы встречаемся на всяких конференциях, которые живут с нами на одной лестничной площадке, да? И вот что это случилось? Общая разболтанность, общая расхлябанность? В результате, умер человек. Конечно, мог не умереть. Конечно, случайность. Конечно, несчастный случай. Но как каждый несчастный случай, для того чтобы не допустить другого несчастного случая, его нужно разбирать. Да, подумаешь, судьба одного человека, у нас люди как мухи гибнут. Нет, не подумаешь, нет, не подумаешь.
Мне тут пишут, что я напутал. Не дефибриллятор, а ларингоскоп. Да, конечно, ларингоскоп. Но вы прекрасно понимаете, что просто был неработающий прибор. Согласен, ларингоскоп. Видите, меня поправили. Да, ларингоскоп. Спасибо большое, что вы меня поправили. Там просто разные приборы назывались. Но, действительно, врачи, которые были в самолете, говорили, ларингоскоп, вы правы абсолютно, спасибо большое. Для вентиляции легких. Но она не работала. Ведь дело не в том, что это был за прибор, а дело в том, что она не работала, медицинский прибор был без батареек или был со сдохшими батарейками. Но, знаете, вот работа корреспондента, она, может быть, не так связана с жизнью людей, но я вас уверяю, каждый раз, когда корреспондент у меня выходит на задание, каждый раз, когда я иду на интервью и когда я беру микрофон, я каждый раз не только проверяю уровень зарядки батареек, я еще беру две запасные, чтобы они не сдохли, пока я лечу, или пока я еду, или вдруг там чего-нибудь там произойдет. Это такая, знаете ли, автоматика. Как это, не проверить батарейки? Я один раз не проверил батарейки. Так я просто брал интервью, помню, у президента Башкирии Хамитова, так просто я вижу: они уходят… у меня были запасные зато. Я сказал: извините, господин президент, секундочку. Мы вместе с ним перезарядили, потому что он ловчее оказался, там маленькие такие батарейки были. Но на самом деле все-таки, и это, кстати, большой урок был, было стыдно. А здесь жизнь человека.
И я хочу сказать, и по этому поводу я буду еще раз разговаривать и с Ольгой Юрьевной Голодец, и с Вероникой Игоревной Смирновой, и с Мурашко (Росздравнадзор). Я просто говорю, что эту историю мы так не оставим, мы просто ее так не оставим. Она касается каждого из 143 миллионов.
+Никакой войны не надо, чтобы погиб 24-летний парень. Мы про десантников говорим. Вот 24-летний парень, спортсмен, возвращавшийся из свадебного путешествия. Я, кстати, хочу сказать, что там было огромное число замечательных людей вокруг этой истории, замечательных людей. Это, конечно, и экипаж, который все организовал. Это, конечно, и пассажиры-врачи, которые, когда экипаж объявил, нет ли врачей, ему стало плохо, бросились его спасать. Врач-реаниматор, который оказался в самолете, значит, он руководитель центра медицины катастроф в Кургане, качал ему легкие, как я понимаю, там, полтора-два часа и требовал вызвать Скорую. И пилот. И, кстати, хочу сказать, чтобы Шереметьево не обижалось, и огромное спасибо диспетчерам Шереметьево, которые разгребли все и посадили самолет быстро, за 15 минут, как говорят, за 15 минут они посадили. Пилоты, диспетчеры Шереметьево. Это люди, которые пытались спасти этого человека. И не смогли.
И когда вот мы говорим «жена», я все время себя поправляю – «вдова», которая побыла женой две недели. Какая война? Какие?.. Вот, вот быт. Я даже не знаю, как сказать. Вот просто ответьте на вопросы, и еще у меня есть вопросы, которые… Вот, знаете, там, по-моему, коллеги то ли из «Московского комсомольца», то ли из «Комсомолки» написали, что вот медицинское обслуживание аэропорта Шереметьево, оно обслуживается, так сказать, не государственными, а таким частным предприятием Аэромед на услугах. И когда ЕГРЮЛ обнаружили, что основателем этого Аэромеда является главный врач Шереметьева… Ну, конечно, ну, своих-то … вот, ну, как? Ну, вот своим можно быть разгильдяями. Вот своим можно разрешить разгильдяйничать. И поэтому сейчас вы знаете, что на время расследования главного врача Шереметьево Артура Бунина, потому что конфликт интересов, отстранили от его должности, специальные проверки.
Еще раз говорю, мы говорим о великих событиях, мы говорим о войне, где гибнут люди на Украине, мы говорим о войне, где гибнут люди в Ливии, мы говорим о войне, где гибнут люди в Газе и в Израиле. Ну вот, никакой войны не надо просто. Это просто такая модельная история, вот она меня поэтому задела. Потому что на войне люди гибнут, да? Там, люди с оружием или люди, попадающие под огонь, мирные граждане. Со всех сторон гибнут. И если вы в зоне войны – ваши риски... Вы здесь не в зоне войны, вы здесь в аэропорту Шереметьево в столице нашей родины Москве. Никакие не бандиты, которые на вас напали и ограбили, никакие не негодяи, которые хотели отнять у вас там кошелек или изнасиловать вашу жену, а вы не дали. Или убить вашего ребенка. Нет, вот обычные граждане, такие же, как мы, которым мы говорим «доброе утро», «добрый вечер», сталкиваясь с ними на улице, у подъезда, на лестничной площадке. Что это такое? Что это такое? И каждый, повторяю еще раз, каждый из нас и они сами под это могут попасть. Как так можно? Я не знаю.
Ну, в любом случае, это я завелся, конечно, но просто поразило, если честно, сильно поразило. Будут сделаны выводы? Конечно. Но надо, конечно, надо изучать. Послушайте, конечно, все предположения… надо уметь задавать правильные вопросы. Может быть, это мой журналистский или учительский опыт позволяет мне задавать эти вопросы, но, в принципе, все, что я вас спросил, то, что, вернее, я спросил, и то, что я сейчас сказал – это все по открытым источникам. Конечно, я еще и разговаривал немножко, но тем не менее.
Вот Камиль из Казани пишет: «Как платят – так и работают». Вы знаете, Камиль, вот еще раз повторю, в конце 80-х – начале 90-х я работал в школе учителем истории. И нам, как бы это вам сказать, платили обедами, если честно, в школьной столовой. Обеды были сытные, дешевые, и зарплаты откладывались. И были такие истории. Я не могу сказать, что мы работали хуже. Я сужу по педсоветам, где мы обсуждали как раз, как лучше обучить детей в этих условиях. Мы не обсуждали наши зарплаты, мы, как бы сказать, понимали ситуацию. Мы были недовольны и так далее. И если люди как платят, так и работают – это люди, знаете ли, сомнительного качества, особенно врачи, особенно врачи.
И я должен сказать, что, ну, тогда пусть не работают, пусть идут диспетчерами, авиадиспетчерами. Ну, кто их возьмет? И это не вопрос бардака. Да, врачам платят по-разному. Это же частная компания, Аэромед, мы не знаем, сколько там платят, между прочим, Камиль. Видимо, то, что люди не работают в муниципальных, а работают в частной компании… Я не хочу всех обвинять, я вообще, вот к врачам у меня два вопроса. Первый: почему Скорая была так вызвана? Если они вызывали, а не диспетчеры. И второй: почему они вышли на задание без батареек, или, вернее, с севшими батарейками? Ну, все, это все равно что, там, я не знаю, врач пошел на операцию, а у него тупой ланцет, пинцет, не знаю. Понимаете, да? Поэтому, вот поэтому и завелся.
Хорошо, эту тему я сказал, надо затрагивать Украину. Вот до новостей затрону вопрос о десантниках. Послушайте, все понятно. Вот тут даже разговаривать не о чем. Я в 94-м году, вот вчера Сережа Пархоменко рассказывал про это, меня не упоминая, а ровно за это я получил медаль Совета безопасности почетную и затем вот медаль ордена За заслуги перед отечеством, хотя формулировка тоже была другая. Считайте, секретным указом, хотя это было не секретным. Ровно тогда, когда наши офицеры законтрактовались, их законтрактовала Федеральная служба контрразведки, ФСК во главе со Степашиным Сергеем Вадимовичем, который потом, когда это вскрылось, подал в отставку из-за этого, я напомню просто вам. Когда они попали в плен к Дудаеву, и когда группа депутатов под руководством Сергея Юшенкова покойного, в том числе туда входил, как сейчас помню, и Григорий Явлинский, Сергей Адамович Ковалев. И десяток журналистов, в том числе я, были в Грозном ровно в тот день, когда Дудаев встречался с Грачевым. И наша задача была, собственно говоря, выручить этих попавших в плен офицеров, которых так законтрактовали и от которых, извините меня, на первом этапе Администрация президента Ельцина отказалась, это так было.
И половину мы привезли в личном самолете Аушева. Я с ними летел назад в одном отсеке, в личном отсеке, в личном самолете в одном из отсеков, где они ехали. Я все это хорошо понимаю. И, думаю, вы это хорошо понимаете. И говорить что-то другое – ну, это, знаете ли, тешит, это можно себя совершенно тешить. Значит, там были и погибшие, как вы знаете, и предыдущая группа депутатов везла не живых, а гробы, груз 200. это тоже было в нашей истории. Это было начало декабря 94-го года, я это помню очень хорошо. Чтобы вы просто как бы вот, ну, вот это понимали. Поэтому рассказывать об этом не хочу, у меня воспоминания об этом неприятные. И одни послали на смерть и в плен, а другие вытаскивали, те, кто был против этой войны. Так бывает обычно.
Но есть одна важная история, связанная с ними. Давайте мы еще раз скажем важную вещь и давайте поймем, что даже если мы не уважаем их жизнь, давайте уважать их смерть. Вот вы все знаете теперь. А вот теперь, теперь, насколько я знаю, дано поручение военной прокуратуре. Я понимаю, что это может быть тоже так вот, знаете, для того чтобы замазать. Тем не менее. Спасибо журналистам, которые это раскопали, спасибо депутатам и депутату, который это расследовал. Эти ребята, которых послали, не должны уйти в братские безымянные могилы. Их послала родина, да? И родина должна теперь поддерживать их семьи. Мы уходим на новости, потом вернемся.
НОВОСТИ
А. ВЕНЕДИКТОВ: 18:35 в Москве. Алексей Венедиктов у микрофона, это программа «Особое мнение», это действительно «Особое мнение», действительно. Мне очень нравится, пишет Екатерина из Москвы: «В этом Аэромеде вашем, - моем, - люди не работают, а штаны просиживают за деньги». Ну, вот видите, он уже мой, да. Это ваш Аэромед, когда вам станет плохо в самолете. Еще раз повторю, да, там разные люди. Мы говорим о конкретном случае. Вот в отличие от вас, Екатерина, я здесь не обобщаю. Я считаю, что если это системно, все равно это деятельность людей была, понимаете? Вот все равно. И для того, чтобы понять, насколько… скажем, не было инструкции, 03 звонить или.... Напишите. Так работает, так функционирует история. Напишите. Вот должна быть теперь инструкция.
Помните историю после Беслана – может быть, я сейчас дальше пойду – было принято решение об оснащении всех школ кнопкой тревоги, видеокамерами. И это правильно. Но для этого потребовался Беслан. Чудовищную цену заплатили, но сейчас это сделано. Вот недавно, вы знаете, по-моему, в Томске в детском учреждении, в детском саду украли девочку Вику, которую потом нашли мертвой. Сейчас принято решение, вы слышали, оснастить теперь и дошкольные учреждения. Да, это цена, все инструкции написаны кровью, кстати, чужих людей, кстати, чужих людей. И если в этой истории что-то было не так, да, системно, если это не просто нарушение уже существующих инструкций, то, да, значит, кровью этого человека, жизнью этого человека, его близких, несчастьем его близких мы заплатим за то, что теперь, в случае такой посадки, будет работать система, если с вами что-то случится. Поэтому не надо, Екатерина, вот такие вещи говорить. Хотя говорите что хотите, это характеризует вас, а не меня.
Меня просят сказать несколько слов про Шлосберга. Все понятно, я же начал говорить, послушайте. Вот кто представляет интересы России? Тот, кто считает, что десантников нужно похоронить достойно, или тот, кто считает, что нужно их смерть скрыть и заставлять их родителей молчать? Вот и весь ответ. Вот вы для себя решите – чего вы хотите от меня, мое мнение? Понятно же, да? Для себя решите, кто в этой ситуации выглядит гадким. Те, кто напал, с моей точки зрения, очевидно.
Я уже сказал, что здесь все понятно, давайте про Украину. Честно говоря, я, чем дальше, с каждым днем я становлюсь все пессимистичнее и пессимистичнее относительно дальнейшей развязки. Легко, сидючи тут в Москве у экрана компьютера, рассуждать о судьбах мира. Но на самом деле мне представляется, что я неплохо, как минимум, представляю, как это будет развиваться. Даже если бы сейчас все было бы стоп, я бы сказал, уже поздно. Уже нанесены такие раны, отдельно раны гражданскому населению, отдельно внутриукраинские раны и отдельно раны между Россией и Украиной. И здесь логика событий уже не дает возможности никому из участников этих событий каким-то образом быстро отвернуть. Знаете, авианосец разворачивается очень медленно. И назад он разворачивается очень медленно. И такие авианосцы, как Россия, как Евросоюз, как США, может быть, корабль поменьше, Украина, тем не менее, тоже разворачивается медленно. И, конечно, внутриполитический фактор играет значительную роль в каждой из стран, в том числе и в России. Я думаю, что эта рана надолго.
Не навсегда, конечно, слово «всегда» не существует. Сойдут поколения. Вон, фашистская Германия нападала на Советский Союз, как правильно говорит Лукин, была Столетняя война между Англией и Францией, были войны между Францией и Германией – сейчас они в Европейском Союзе взаимодействуют. Проходят века, века, и раны стираются. Но в учебниках истории об этом будут писать, и писать будут об этом плохо. В российских будут писать плохо об Украине, а в украинских, европейских и американских – плохо про Россию. Цена вопроса тяжелая, она уже историческая. И за время нашей с вами жизни, включая самых маленьких слушателей, эта рана не затянется. Вот не нравится вам горькую пилюлю слушать – вот слушайте. Не затянется.
Недавно вот рассуждали, встречали, общались, скажем, как бы это сказать… ну, с людьми, которые близко стоят к людям, принимающим решения в этой области. Не сами люди, принимающие решения, а которые стоят близко, которые там участвуют в дискуссиях, готовят документы. Такие, крепкие ребята, которые знают, о чем говорят, да? Они не политические, они дипломатические, скажем так. И они говорили: знаешь, вот нет выхода, но вот если бы не было Юго-Востока Украины, можно было бы с Крымом решить по-хитрому. Я говорю: что такое «с Крымом решить по-хитрому»? Мы бы никогда Крым не отдали, а Украина и Запад никогда бы, и мир никогда бы не признал… Ну, никогда-никогда – это термин не наш, а вот то, что можно было попытаться, при согласии всех сторон, начертить дорожную карту и превратить Крым – внимание – в Гонконг, на 99 лет, а там, знаешь, и границы сотрутся, и так же, как в Евросоюзе стираются границы. Еще раз напоминаю, Эльзас теперь, ну, он, конечно, французский, но, в общем, не сильно важно. Нет границы, да? Нет границы, деньги общие. Жители Евросоюза имеют право голосовать на выборах местных мэра Страсбурга или генеральный совет этого Эльзаса. Неважно, грубо говоря. Нет, но всегда есть, конечно, люди, которые говорят: Эльзас немецкий, Эльзас французский. Но это уже неважно. И вот могли бы мы построить такую схемку, при которой, если чего… Да, это до тех пор, до тех пор, пока не случился Юго-Восток с массовыми жертвами. Там уже две шестьсот погибших, из них значительная часть мирного населения, там порядка пяти тысяч, по-моему, раненых уже. Ну, в общем, это историческая такая трагедия. Конечно же, мы понимаем, кто там воюет. Я думаю, опять же, ну, что мы будем тут лукавить? Ну, вот это так называемая гибридная война, такой укус, прыжок, скачок, знаете ли, без особых целей, как я понимаю. Цели принудить Порошенко к переговорам с точки зрения России. А интересы России заключаются в том, чтобы Украина: а) сохранила свой внеблоковый характер, не входила в НАТО; и б) чтобы при заключении союза с Европейским Союзом наши экономические интересы бы не пострадали.
Санкции – конечно, тяжелая история, потому что на самом деле, когда говорят, что все это ерунда, вот я говорю со специалистами высокими самыми – конечно, это не ерунда. И, конечно, это история, которая носит и нанесет ущерб значительный России и населению, не только, там, близким друзьям, так называемым близким друзьям Путина, против которых введены индивидуальные санкции. Нет, конечно. И говорить о том, что вот все плохо, ах, все тяжело, все, конец – конечно, никакого конца нет, проходили и… Кто шутил? По-моему, Кони, великий юрист наш, шутил в начале 20-го века, пережили и татаро-монгольское иго. Извините, не хотел никого обидеть, но устоявшийся термин. Пережили и наполеоновское нашествие. И это переживем. И Советский Союз переживем. Но на самом деле это печальная история. Я бы сказал так, что, на мой взгляд, это тупиковый ход, мы движемся быстро еще к более и более… к концу тупика. То есть, мы должны упереться во что-то. Во что упереться – неизвестно. Мне кажется, что мы прекрасно понимаем, что у президента Путина есть своя система ценностей, и он действует внутри этой системы. Он получил мандат от населения на выборах, потом сейчас все опросы, и открытые, и закрытее, показывают, что этот мандат не просто подтвержден, а с ним согласно абсолютное большинство людей. При этом сразу хочу сказать, что понятная роль телевидения, когда дается, скажем так, одна точка зрения, всегда одна точка зрения. Ну, слушайте, у людей есть выбор, у них есть альтернативные источники информации. Я не имею в виду «Эхо Москвы», скажем, или канал «Дождь», или «РБК», я имею в виду интернет. 41 миллион человек живет в городах-миллионниках. То есть, технологически города-миллионники интернетом своим располагают, своим, в смысле, всемирным. Но если люди не хотят сравнивать… Я думаю, что я имею этому объяснение: это постимперский синдром, о котором я говорил, а мне не верили, да?
Вот большинство населения почувствовало гордость за то, что мы снова великая держава, за то, что мы побеждаем врагов, за то, что нас все боятся. Я не люблю, когда меня боятся. Я не люблю. Вот между, там, боязнью и уважением я бы выбрал уважение. Между, там, страхом и любовью я бы выбрал любовь. Ну, конечно, надо, чтобы боялись, естественно, как главного редактора. Но, в принципе, все-таки на страхе сильно долго не простоишь сейчас. Да и неприятно это как-то. Это же тебя за что уважают? За ядерную ракету что ли? А какое ты имеешь к ней отношение, к ядерной ракете? Это наши деды сделали. Ну, и так далее. В общем, такая история.
По Украине все печально. И как бы оно ни развивалось, даже, я повторяю, даже если вот сейчас, грубо говоря, завтра Путин скажет: стоп, все назад… Да, конечно, перестанут гибнуть люди. Или будут гибнуть не в таком количестве. Я совсем не уверен, что… сепаратисты Юго-Востока Украины – это сепаратисты, и не надо придираться к словам. Они сами заявляют о том, что они видят только независимость, то есть, отделение. А люди, которые выступают за отделение части страны от остальной страны, называются сепаратистами. И чего хотите, то и делайте, да.
Ну вот. И поэтому, конечно, то, что вчера на Селигере, я смотрел эту речь… кстати, на сайте, я не знаю, у нас есть или нет, если нет, то в течение, там, 15 минут после окончания эфира мы повесим стенограмму встречи Владимира Путина с молодежью на Селигере. Ну, вот когда Владимир Владимирович сказал про Казахстан, что там не было никакого государства… он похвалил Назарбаева, он сказал, что, конечно, грандиозный президент. Потом добавил, что президент, который создал государство на земле, на которой никогда не было государства. Ну, я думаю, что это… если он это сделал специально, это угроза. Если он сделал это случайно, то есть, как бы зная так и просто так ввернул, то это ошибка. Угроза тоже может быть ошибкой, а может и не быть ошибкой. Но я напомню, что на территории Белоруссии никогда не было государства самостоятельного тогда уж, в таком варианте.
Поэтому мне кажется, что мы скоро будем вот… при этом Путин называет Казахстан нашим самым стратегическим партнером, это правда. Я имею в виду партнером по Таможенному союзу. Казахстан, который лежит между Россией, замечу я, и Китаем, все не так далеко. И я просто знаю, какие, как это вам сказать, какие отношения между Казахстаном и Китаем, и думаю, что в случае выбора между – я надеюсь, такого выбора никогда не будет – я не уверен, что наш стратегический партнер останется нашим стратегическим партнером, скажем так. Просто у Китая там гораздо больше возможностей, назовем так. Мы знаем, как работает Китай в Казахстане, экономически прежде всего, инвестирует. В общем, это все в открытых источниках, возьмите посмотрите. В этом смысле очень жалко, что мы действительно, кроме, там, пока нескольких бывших республик Советского Союза (Казахстан, Белоруссия, Армения), с остальными мы имеем очень большие проблемы. Да и с этими имеем проблемы. Здесь мне кажется, что страна – я уже говорил об этом – должна быть не столь пугающа, сколь привлекательна для своих соседей. При этом сохраняя, безусловно, возможность оградить свою безопасность от агрессивных и соседей, и не соседей.
Плевако говорил, да, не Кони, спасибо большое. Плевако говорил, верно. по-моему, Кони на самом деле. но, может, и Плевако. Но не суть важно, важна фраза. Оба великих.
Вот. Поэтому вчерашние селигерские выступления, очень интересные выступления, там кусками, у Владимира Владимировича. Я думаю, если на сайте нет, мы повесим на сайт, вы это посмотрите.
Далее еще одна тема. Один человек мне задает семь раз вопрос: почему Венедиктова так интересуют выборы в Мосгордуму? Потому что там нет конкуренции и так далее. Но если вы семь раз задаете этот вопрос, уважаемый (неразб.), это значит, что вас это сильно волнует. Гораздо более сильно, чем меня.
Значит, чем мне эти выборы в Мосгордуму интересны? Смотрите, в прошлом году мы заложили некую… еще шаг назад. Протестные митинги 11-12 года – украли мой голос, помните, да, на выборах в Москве? Украли мой голос. И выдвигались определенные требования к выборам будущим и указывались точки фальсификаций. И когда в прошлом году появилась у меня возможность как у руководителя комиссии Общественной палаты Москвы это дело поправить, грубо говоря, выполнить наказ митингов, да? То есть, поправить те вещи, которые можно было поправить. Я имею в виду, при голосовании. Я напомню вам еще раз, что на прошлых выборах нам удалось – а сейчас это будет воспроизведено – полностью оснастить видеокамерами все участки и устроить видеонаблюдение, штаб по видеонаблюдению. Со всей страны свести вот эти КОИБы, треть участков были закрыты этими машинами счетными. Ручной пересчет 10% участков показал, что нигде – еще раз – нигде не было ни единого вброса на этих КОИБах, то есть, КОИБы отражали количество бюллетеней, количество голосов и так далее. Ни один наблюдатель… помните, как пачками удаляли наблюдателей? Ни один наблюдатель не был удален. Не было каруселей, ни один автобус, ни одна машина, ничего не было сделано. Были закрыты все участки закрытого цикла, и все голосовали по месту прописки, вот эти участки, куда не могли попасть наблюдатели. И это было сделано, и все это сохранится в этот раз, и этим можно гордиться, я этим горжусь, чтобы было понятно, что бы вы ни говорили. Это условия, это не политические условия, это технические условия. Но украли голос – это тоже, собственно говоря, во многом с помощью этих инструментов.
В этом году у нас остался долг, о котором, кстати, говорил Алексей Навальный – это голосование на дому. Напомню вам, что 104 тысячи человек голосовало на дому на выборах мэра, что составляло 4,5% от всех голосовавших, это большая категория людей. На сегодняшний день в Москве 125 тысяч лежачих одиноких людей. Либо их надо исключать – такие дебаты велись – из голосования, либо нужно дать им возможность. Ну, как бы все решили, что дать им возможность, и поэтому были предприняты дополнительные меры, в этом году мы доработали, это наш долг был. И в больницах, кстати, и в СИЗО, кстати. То есть, голосование вовне участка. Это был наш долг. Долг, в смысле, долги наши были с прошлой кампании. И в этот раз нам кое-что удалось поправить. Не все, но кое-что удалось поправить по голосованию на дому. Те требования о том, каким образом заявления приносятся – оно же не может быть принесено, очень многие люди неходячие, многие из них, да? Как оно пишется, как голосуется, кто может рядом стоять. Урны должны перевозиться, быть все прозрачные, все прозрачные урны, которые будут на выезде, и они будут перевозиться наблюдателями – внимание – в салоне автомобиля, никаких багажников, никаких подмен. Что, это плохо?
Да, там много еще осталось сделать. Но вот пусть новый штаб, который возглавил Михаил Барщевский, я уже там, я участвую в штабе, но я не председатель… меня просто не будет неделю в Москве, предвыборную в том числе. И, конечно, я абсолютно недоволен политической составляющей, снижением конкурентоспособности. Я считаю, что в Москве будет порядка 10 конкурентных округов на сегодняшний день. Ну, побейтесь, господа кандидаты, за эти 10 округов. И хорошо бы, чтобы представители разных партий, и коммунисты, и «Яблоко», в частности, и справороссы, и «Единая Россия», и самовыдвиженцы, безусловно, чтобы они там были.
Очень сложно. Вот вы знаете, я смотрю на вот там твиты Макса Каца, да, и должен вам сказать, что вот он призывает наблюдателей, говорит: мне нужно, там, вот, я не знаю, 200 человек. Ему действительно нужно, там, 200 человек наблюдателей, 200-250, чтобы закрыть 78 участков. 50 сейчас у него. Не идете. Не идете. И «Яблоку» нужно, Андрею Бабушкину, Илье Свиридову нужно. Конечно, административный ресурс своими наблюдателями все закроет. А вы-то чего не идете наблюдателями? Вот история о чем, это история о вас, а не история о «Единой России».
Поэтому, конечно, мне интересно, кто из кандидатов сможет, вот воспользовавшись теми инструментами, которые мы предоставили, добиться хотя бы честного голосования, честного наблюдения, честного подсчета голосов. А то, что кампания агитационная нечестная по-разному, вот опять же, возвращаясь к некоторым кандидатам: я постоянно вижу вот эти самые плакаты, кубы из несистемной оппозиции. И это правильно, и молодцы, и делайте. Ну, конечно, телевидение – это орудие массового поражения. Хотя я должен вам сказать, что рейтинги телевизионные не федеральных каналов, а московских каналов – некоторые из них лучше, чем федеральные, например, «Москва 24», с моей точки зрения – они очень невелики. То есть, они влияют, конечно, но они… Так же, как московских радиостанций, та же самая история.
Вот. Поэтому мне кажется, что выборы в Московскую городскую Думу в этом смысле лично мне были и остаются интересными, потому что я над этим работаю, скажем так. И мне интересен результат работы. В прошлом году я видел результат своей работы.
Вот вы задаете мне вопрос без подписи, я его прочитаю: «По поводу манеры ведения военных действий Россией в смысле отрицания участия – как можете прокомментировать?» Ну, смотрите. Я, конечно, не военный специалист, но я, естественно, говорил с людьми, и те, кто служили в Генштабе, и так далее. Это, как говорят у нас, гибридная война, это война, которая ведется с помощью диверсионных групп. И мне кажется, что, с точки зрения военных правил, это правильно. Вот она ведется, потому что… ну, что, фронт, да? Ну, танки. Послушайте, давайте скажем так откровенно, если сегодня американцы поставят украинской армии – да не американцы, хорваты – определенные противотанковые переносные установки, просто сожгут нахрен все. Такая установка обслуживается одним-двумя людьми. Сожгут просто из кустов все. Это просто сейчас у украинской армии этого нет. КАМАЗы сожгут, БМП сожгут. Есть такое оружие. Оно есть в России, оно есть и на вооружении, естественно, американской армии и некоторых европейских армий, в частности, хорватской армии. Поэтому все перейдет к тому, что вот это выдвижение диверсионными группами, и совершенно неважно, это в данном случае неважно, это вот местные жители, сепаратисты, прошедшие войны, или это российские отряды. Это будет делаться небольшими группами, будут идти захваты, перерезания коммуникаций. Мы присутствуем в Европе впервые вот за 15 лет в такой войне, где не только регулярная армия украинская, но и вот эти батальоны Национальной гвардии, да, они так же будут воевать. И там сейчас, кстати, вот там мы смотрим, каким образом идет набор, да? Туда пошли ветераны чеченской войны, украинцы, ветераны афганской войны украинцы. Да, афганцы наши против афганцев тех. И это такая история, на мой взгляд, вполне себе опасная.
Да, я знаю, мне пишут: выборы на дому отменены на Украине. Да, на Украине выборы на дому отменены. Вообще выборы на дому, вы знаете, по-моему, в семи странах. Я уже говорил о том, что мы изучали опыт, да? Это все бывшие советские республики, по-моему. Одна прибалтийская, по-моему, Эстония, ну, какая-то прибалтийская страна. И Средняя Азия. Действительно, на дому на Украине отменены, это правда. А в России не отменены. Есть разные системы, как дать возможность вот людям, которые неходячие… я назвал вам цифру, я вам назвал цифру, 126 тысяч человек. Больницы, извините меня, СИЗО, не лишенные права голоса. То есть, там приличная цифра. Их же никто не лишал права избирать. Никто. Поэтому это хорошо должна быть сделанная система. Когда говорят: почта, интернет – ну, ладно, наша почта.
Еще, кстати, остался один вопрос по выборам – это голосование военных. Мы помним, как в прошлом году вдруг на нескольких участках – их немного – вдруг возникли, там, энное количество военных. Их в Москве, тех, кто имеет право голосовать, если мне не изменяет память, порядка 3-5 тысяч, тех, кто имеет временную прописку, там, академии разные: Академия Генштаба, Академия Фрунзе. Есть, там, дома, где живут ГРУ, как выяснилось в прошлый раз, когда вот пришли люди, обнаружилось, что это вот такое, но это секретка. Поэтому, каким образом сделать это прозрачным, чтобы все кандидаты в депутаты имели возможность а) агитировать среди них и б) контролировать, что их не заставляют голосовать открытыми бюллетенями. Вопрос? Вопрос. Это не сделано пока. Может быть, будет как-то сделано, но пока это не сделано.
Поэтому мне представляется, что ждут нас времена тяжелые с точки зрения психологической. Психологически тяжело, даже, там, не пармезаном, если честно говоря – вот переживу. А вот психологически. На Украине масса друзей, масса родственников. Воистину братская страна, если можно говорить о братских странах. Вот это бессмысленная братоубийственная война, где моя страна ведет эту войну, в том числе направляя туда потоки вооружения, финансов и военнослужащих – это обидно и горько. Но об этом надо говорить, это скрывать нельзя. Единственное, что мы можем делать – это говорить об этом. А вообще, я должен вам сказать последнее, что, конечно, история все расставит по своим местам. Это не просто так я говорю, а говорю как бывший историк. Всем спасибо. Юлия Латынина через несколько минут.
