15:43
, 25 сентября 2014
Опережая Оруэлла
(Из старых заметок)
28 января 1936 года в «Правде» была опубликована знаменитая редакционная статья «Сумбур вместо музыки».
В которой бывший крупный советский композитор Шостакович объявлялся презренным штукарем-формалистом.
Чуть менее чем через два месяца, 20 марта, в «Литературной газете» появляется статья Юрия Олеши «Великое народное искусство» (точнее, запись «речи тов. Олеши», откуда некоторая разговорность стиля). Она стоит длинной цитаты и внимательного чтения.
Итак:
***
«Когда я писал какую-нибудь новую вещь, мне среди прочего было также очень важно, что скажет о моей новой вещи Шостакович, и когда появлялись новые вещи Шостаковича, я всегда восторженно хвалил их.
И вдруг я читаю в газете «Правда», что опера Шостаковича есть «Сумбур вместо музыки».
Это сказала «Правда». Как же мне быть с моим отношением к Шостаковичу?
Статья, помещенная в «Правде», носит характер принципиальный, это мнение коллективное, значит: либо я ошибаюсь, либо ошибается «Правда». Легче всего было бы сказать себе: я не ошибаюсь, и отвергнуть для самого себя, внутри, мнение «Правды».
К чему бы это привело?
К очень тяжелым психологическим последствиям.
У нас, товарищи, весь рисунок общественной жизни чрезвычайно сцеплен.
У нас нет в жизни и деятельности государства самостоятельно растущих и развивающихся линий. Все части рисунка сцеплены, зависят друг от друга и подчинены одной линии. Эта линия есть забота и неусыпная, страстная мысль о пользе народа, о том, чтобы народу было хорошо. Если я не соглашусь с этой линией в каком-либо отрезке, то весь сложный рисунок жизни, о котором я думаю и пишу, для меня лично рухнет: мне должно перестать нравиться многое, что кажется мне таким обаятельным…
Если я не соглашусь со статьями «Правды» об искусстве, то я не имею права получать патриотическое удовольствие от восприятия этих превосходных вещей – от восприятия этого аромата новизны, победоносности, удачи, который мне так нравится и который говорит о том, что уже есть большой стиль советской жизни, стиль великой державы.
И поэтому я соглашаюсь и говорю, что на этом отрезке, на отрезке искусства, партия, как и во всем, права. И с этих позиций я начинаю думать о музыке Шостаковича...
Я вспоминаю: в некоторых местах она всегда казалась мне какой-то пренебрежительной.
К кому пренебрежительной? Ко мне. Это пренебрежительность к «черни»… Я выпрашиваю у Шостаковича мелодию, он ломает ее в угоду неизвестно чему, и это меня принижает».
***
Итак.
Олеша любит Шостаковича и восхищается им, но партия не любит Шостаковича, и Олеша не любит Шостаковича и возмущается его творчеством.
Мы впереди планеты всей.
Роман Джорджа Оруэлла со знаменитым «двоемыслием» появился на тринадцать лет позже – в 1949 году.
Но советская действительность еще раз накрутила хвост Оруэллу.
В 1939 году – всего-то через три года после разгрома в «Правде» и предательства Олеши – Шостакович получил должность профессора Ленинградской консерватории. В СССР, как удачно выразился товарищ Олеша, «весь рисунок общественной жизни чрезвычайно сцеплен». Профессура в консерватории могла означать только одно: Шостакович снова стал крупным советским композитором. Раз ему доверили воспитание музыкальной смены. А в 1941 году он получает - в числе первых лауреатов - Сталинскую премию. Потом была Ленинградская симфония. И музыка к фильму «Падение Берлина». И еще много чего нетленного и классического.
Попробовал бы кто сказать, что Шостакович кого-то там «принижает».
Или ломает мелодию «в угоду неизвестно чему». Ему сразу бы сломали известно что. И известно за что – за клевету на советское искусство.
Помните: «Мы всегда воевали с подлой Евразией в союзе с доблестной Истазией, которая наш исконный злейший враг, а Евразия была и остается нашим верным союзником».
Или - «был и остается лучшим, талантливейшим поэтом советской эпохи» - посмертно, после многих лет непризнания и травли.
Но что оставалось делать замечательному писателю Олеше?
Наверное, он мог выступить в «Литературной Газете» со статьей примерно такого содержания:
«Я не любил Шостаковича, возмущался его творчеством, но теперь партия назвала его выдающимся советским композитором, а поскольку весь общественный рисунок у нас чрезвычайно сцеплен, я не могу упорствовать в своей неприязни к Шостаковичу, потому что это лишит меня патриотического удовольствия от такого произведения большого стиля великой державы, как фильм «Падение Берлина»/
Тоже неплохо.
Но Олеша предпочел провести остаток жизни за столиком кафе «Националь» в обнимку с бутылкой коньяка.
Что характеризует его лучше многих.
Но - ненамного.
Простейший способ выкручивания рук.
Там было сложнее с Олешей. То есть гораздо проще. У этой подлой статьи подзаголовок: «Речь тов. Олеши».
Представим себе: встреча писателей с читателями во дворце культуры. Ведущий тов. Фадеев говорит:
- Тут пришла записка: в "Правде" критикуют Шостаковича, что про это скажут писатели? Вот товарищ Олеша ответит. Юрий Карлович, пожалуйста.
Трибуна, графин, зал.
Две стенографистки в тебя впились ушами. Двести человек студентов в тебя впились глазами. Перед тобой трехметровый портрет Сталина. За тобой тов. Фадеев. В дверях бритоголовые мужчины в портупеях. Тоже пришли послушать писателей.
Что тут скажешь?
- Шостакович гений, Сталин палач, а я дурак, что вовремя не удрал. А из вас, товарищи студенты, две трети пересажают. А вас, товарищи чекисты, да, вот вы, которые в дверях - вас тоже арестуют и многих расстреляют. А ты, Фадеев, всех переживешь, но застрелишься от собственной подлости! Ну вас к черту!
Попить водички и уйти, гулко шагая через весь зал.
Ага, конечно.
Вышел.
Откашлялся, попил водички. Помолчал.
И сказал:
- Когда я писал какую-нибудь новую вещь, мне среди прочего было также очень важно, что скажет о моей новой вещи Шостакович, и когда появлялись новые вещи Шостаковича, я всегда восторженно хвалил их. И вдруг я читаю в газете "Правда", что опера Шостаковича есть сумбур вместо музыки. Это сказала "Правда". Как же мне быть с моим отношением к Шостаковичу?..
Вот примерно так.
Человек слаб, человеку выкрутили руки.
Человек увлекся, и потерял ориентацию в моральном пространстве. Бывает, бывает, увы.
Но только не надо вычитывать в словах Олеши какой-то скрытый сарказм, тайную иронию, эзопов язык и прочее.
Потому что тогда можно и речи тов. Вышинского оценить как сарказм и тайный знак.
Ну сами судите: в своих обвинительных речах он говорит, что Бухарин и Зиновьев по ночам проникали в рабочие столовые и вставляли иголки в макароны.
Можно воскликнуть: ну неужели непонятно - это же отчаянный призыв к разуму сограждан!
"Люди! Разве вы не видите, что все эти судебные процессы - полный бред? Когда же вы, наконец, восстанете против этого параноика?!".
Но это всё не так.
И Вышинский, и Олеша сказали то, что они в тот момент хотели сказать.
Оригинал
В которой бывший крупный советский композитор Шостакович объявлялся презренным штукарем-формалистом.
Чуть менее чем через два месяца, 20 марта, в «Литературной газете» появляется статья Юрия Олеши «Великое народное искусство» (точнее, запись «речи тов. Олеши», откуда некоторая разговорность стиля). Она стоит длинной цитаты и внимательного чтения.
Итак:
***
«Когда я писал какую-нибудь новую вещь, мне среди прочего было также очень важно, что скажет о моей новой вещи Шостакович, и когда появлялись новые вещи Шостаковича, я всегда восторженно хвалил их.
И вдруг я читаю в газете «Правда», что опера Шостаковича есть «Сумбур вместо музыки».
Это сказала «Правда». Как же мне быть с моим отношением к Шостаковичу?
Статья, помещенная в «Правде», носит характер принципиальный, это мнение коллективное, значит: либо я ошибаюсь, либо ошибается «Правда». Легче всего было бы сказать себе: я не ошибаюсь, и отвергнуть для самого себя, внутри, мнение «Правды».
К чему бы это привело?
К очень тяжелым психологическим последствиям.
У нас, товарищи, весь рисунок общественной жизни чрезвычайно сцеплен.
У нас нет в жизни и деятельности государства самостоятельно растущих и развивающихся линий. Все части рисунка сцеплены, зависят друг от друга и подчинены одной линии. Эта линия есть забота и неусыпная, страстная мысль о пользе народа, о том, чтобы народу было хорошо. Если я не соглашусь с этой линией в каком-либо отрезке, то весь сложный рисунок жизни, о котором я думаю и пишу, для меня лично рухнет: мне должно перестать нравиться многое, что кажется мне таким обаятельным…
Если я не соглашусь со статьями «Правды» об искусстве, то я не имею права получать патриотическое удовольствие от восприятия этих превосходных вещей – от восприятия этого аромата новизны, победоносности, удачи, который мне так нравится и который говорит о том, что уже есть большой стиль советской жизни, стиль великой державы.
И поэтому я соглашаюсь и говорю, что на этом отрезке, на отрезке искусства, партия, как и во всем, права. И с этих позиций я начинаю думать о музыке Шостаковича...
Я вспоминаю: в некоторых местах она всегда казалась мне какой-то пренебрежительной.
К кому пренебрежительной? Ко мне. Это пренебрежительность к «черни»… Я выпрашиваю у Шостаковича мелодию, он ломает ее в угоду неизвестно чему, и это меня принижает».
***
Итак.
Олеша любит Шостаковича и восхищается им, но партия не любит Шостаковича, и Олеша не любит Шостаковича и возмущается его творчеством.
Мы впереди планеты всей.
Роман Джорджа Оруэлла со знаменитым «двоемыслием» появился на тринадцать лет позже – в 1949 году.
Но советская действительность еще раз накрутила хвост Оруэллу.
В 1939 году – всего-то через три года после разгрома в «Правде» и предательства Олеши – Шостакович получил должность профессора Ленинградской консерватории. В СССР, как удачно выразился товарищ Олеша, «весь рисунок общественной жизни чрезвычайно сцеплен». Профессура в консерватории могла означать только одно: Шостакович снова стал крупным советским композитором. Раз ему доверили воспитание музыкальной смены. А в 1941 году он получает - в числе первых лауреатов - Сталинскую премию. Потом была Ленинградская симфония. И музыка к фильму «Падение Берлина». И еще много чего нетленного и классического.
Попробовал бы кто сказать, что Шостакович кого-то там «принижает».
Или ломает мелодию «в угоду неизвестно чему». Ему сразу бы сломали известно что. И известно за что – за клевету на советское искусство.
Помните: «Мы всегда воевали с подлой Евразией в союзе с доблестной Истазией, которая наш исконный злейший враг, а Евразия была и остается нашим верным союзником».
Или - «был и остается лучшим, талантливейшим поэтом советской эпохи» - посмертно, после многих лет непризнания и травли.
Но что оставалось делать замечательному писателю Олеше?
Наверное, он мог выступить в «Литературной Газете» со статьей примерно такого содержания:
«Я не любил Шостаковича, возмущался его творчеством, но теперь партия назвала его выдающимся советским композитором, а поскольку весь общественный рисунок у нас чрезвычайно сцеплен, я не могу упорствовать в своей неприязни к Шостаковичу, потому что это лишит меня патриотического удовольствия от такого произведения большого стиля великой державы, как фильм «Падение Берлина»/
Тоже неплохо.
Но Олеша предпочел провести остаток жизни за столиком кафе «Националь» в обнимку с бутылкой коньяка.
Что характеризует его лучше многих.
Но - ненамного.
Простейший способ выкручивания рук.
Там было сложнее с Олешей. То есть гораздо проще. У этой подлой статьи подзаголовок: «Речь тов. Олеши».
Представим себе: встреча писателей с читателями во дворце культуры. Ведущий тов. Фадеев говорит:
- Тут пришла записка: в "Правде" критикуют Шостаковича, что про это скажут писатели? Вот товарищ Олеша ответит. Юрий Карлович, пожалуйста.
Трибуна, графин, зал.
Две стенографистки в тебя впились ушами. Двести человек студентов в тебя впились глазами. Перед тобой трехметровый портрет Сталина. За тобой тов. Фадеев. В дверях бритоголовые мужчины в портупеях. Тоже пришли послушать писателей.
Что тут скажешь?
- Шостакович гений, Сталин палач, а я дурак, что вовремя не удрал. А из вас, товарищи студенты, две трети пересажают. А вас, товарищи чекисты, да, вот вы, которые в дверях - вас тоже арестуют и многих расстреляют. А ты, Фадеев, всех переживешь, но застрелишься от собственной подлости! Ну вас к черту!
Попить водички и уйти, гулко шагая через весь зал.
Ага, конечно.
Вышел.
Откашлялся, попил водички. Помолчал.
И сказал:
- Когда я писал какую-нибудь новую вещь, мне среди прочего было также очень важно, что скажет о моей новой вещи Шостакович, и когда появлялись новые вещи Шостаковича, я всегда восторженно хвалил их. И вдруг я читаю в газете "Правда", что опера Шостаковича есть сумбур вместо музыки. Это сказала "Правда". Как же мне быть с моим отношением к Шостаковичу?..
Вот примерно так.
Человек слаб, человеку выкрутили руки.
Человек увлекся, и потерял ориентацию в моральном пространстве. Бывает, бывает, увы.
Но только не надо вычитывать в словах Олеши какой-то скрытый сарказм, тайную иронию, эзопов язык и прочее.
Потому что тогда можно и речи тов. Вышинского оценить как сарказм и тайный знак.
Ну сами судите: в своих обвинительных речах он говорит, что Бухарин и Зиновьев по ночам проникали в рабочие столовые и вставляли иголки в макароны.
Можно воскликнуть: ну неужели непонятно - это же отчаянный призыв к разуму сограждан!
"Люди! Разве вы не видите, что все эти судебные процессы - полный бред? Когда же вы, наконец, восстанете против этого параноика?!".
Но это всё не так.
И Вышинский, и Олеша сказали то, что они в тот момент хотели сказать.
Оригинал
Комментариев нет:
Отправить комментарий
Примечание. Отправлять комментарии могут только участники этого блога.